Марина Бирюкова
Мы вошли в трехнедельное преддверие Великого поста. И после Недели о мытаре и фарисее мы переживаем драму блудного сына, его отца и старшего брата.
Подготовительные недели к Великому посту, как и сам пост — это не просто что-то положенное и обязательное к исполнению. Это приглашение к самопознанию и к познанию Бога. Мы читаем то, что, казалось бы, прочитано нами уже много раз — и видим, что это не исчерпано нами, нет, это бездонно, неисчерпаемо, потому что не про каких-то других людей сказано, а именно про нас с вами.
Евангелие от Луки, глава 15, 11–13: Еще сказал: у некоторого человека было два сына; и сказал младший из них отцу: «отче! дай мне следующую мне часть имения». И отец разделил им имение. По прошествии немногих дней младший сын, собрав все, пошел в дальнюю сторону и там расточил имение свое, живя распутно…
Все знают, что под отцом в этой Христовой притче подразумевается Отец — то есть Бог; но, вместе с тем, это вполне реалистичная краткая повесть об обычном земном отце и его сыновьях. Она невероятно богата смыслами. И все же на вопрос: «О чем она?» — можно ответить кратко: о грехе человеческом, о покаянии и о Божией любви.
«Это вовсе не притча об отдельном грехе, — говорил митрополит Сурожский Антоний, — в ней раскрывается сама природа греха во всей его разрушительной силе». Как и другие пастыри, владыка Антоний обращает наше внимание вот на что: отец из притчи еще жив, а его младший сын хочет получить свою долю наследства — так, как если бы отец умер, если бы не было уже его на земле: «Умри! Ты для меня больше не существуешь. Я уже взрослый, мне не нужен отец. Мне нужна свобода и все плоды твоей жизни и трудов». Можно, конечно, спросить: какое это имеет отношение к нам? Мы же верующие люди, мы не говорили и никогда не скажем Отцу, что Он для нас не существует. Да! Но в грехе своем мы каждый раз действуем так, как будто Его для нас нет, как будто все наше принадлежит нам и наша судьба зависит только от нас самих. Грех, даже, казалось бы, мелкий — это каждый раз подсознательное решение жить без Отца, уйти от Него в некое свое пространство, двигаться в координатах собственного «я».
И еще на одно обстоятельство обращают наше внимание многие пастыри: по тем патриархальным временам, отец из притчи мог бы мигом привести зарвавшегося потомка в чувство, вручить ему лопату и отправить копать колодец для овец. Но нет! Вместо этого отец двух братьев исполняет беззаконное требование младшего: выдает ему его долю наследства и позволяет уйти. Почему отец поступает именно так? Потому что он не хочет держать сыновей возле себя силой. Ему нужна их любовь и сердечная преданность, а не связанность. И точно так же не держит нас силой у Своего подножия Бог: Он создал нас свободными существами и ждет нашего собственного, ответственного выбора.
Младший сын делает свой выбор, он уходит на чужбину и живет там свободно, то есть распутно, расточая имение. Имение заканчивается, чужая страна перестает быть гостеприимной, в ней голод, пришлецы никому не нужны. Гордость юноши сокрушена: он пасет свиней (нечистых, по иудейскому закону, животных), он был бы рад подкрепиться их кормом, но свиньи для хозяина куда важнее какого-то иноплеменного бродяги. И вот — очень важные слова: придя в себя… (17). Как пишет архиепископ Иоанн (Шаховской) в своей работе «Апокалипсис мелкого греха», «когда люди духовно удаляются от своего Творца, они этим уходят и от самих себя. А возвращаясь к Богу, веруя в Бога, человек возвращается к самому себе, к своей душе. Это и говорит притча о блудном сыне…»
Вернувшись в себя, молодой человек трезво осознает свою ситуацию, видит свою страшную ошибку и принимает решение: встану, пойду к отцу моему и скажу ему: отче… (18). Узнаем ли мы в этом человеке себя?
Мы приходим к Богу и Его Церкви разными дорогами. Но едва ли не каждый раз решительному шагу предшествует разочарование в бесчисленных приманках «видимого сего жития», отказ бежать за ними, жить ими, возвращение к себе изначальному — приход в себя. А еще — боль и сознание собственной немощи, неспособности справиться со своими проблемами без Бога, без Христа.
Но вот в чем лично мне уподобиться младшему сыну трудно, так это в смирении: я согрешил против неба и пред тобою, и уже недостоин называться сыном твоим; прими меня в число наемников твоих (Лк. 15, 18–19). Меж тем только такое смирение может поднять его с того дна, на которое бросила гордыня. Гордыня, обещая возвышение, опускает, смирение поднимает (см.: Лк. 18, 14); бесценные дары получает именно тот, кто видит, насколько их не заслуживает. Отец обнимает и целует вернувшегося сына, он велит слугам одеть его, как наследника (перстень — знак наследства), он устраивает пир… Не забудем: в той же 15 главе Евангелия от Луки, перед тем как начать рассказывать притчу о блудном сыне, Спаситель говорит, что на небесах более радости будет об одном грешнике кающемся, нежели о девяноста девяти праведниках, не имеющих нужды в покаянии (7).
Но у отца из притчи есть еще один сын, старший — скромный, послушный труженик, никогда, казалось бы, не помышлявший ни о каком бунте против отца. Это первый в его жизни маленький бунт — он отказывается войти в дом и разделить со своим отцом радость о возвращении и спасении брата. Обида, скопившаяся за эти внешне тихие и мирные годы, дождалась повода и прорвалась наружу: вот, я столько лет служу тебе и никогда не преступал приказания твоего, но ты никогда не дал мне и козленка, чтобы мне повеселиться с друзьями моими, а когда этот сын твой, расточивший имение свое с блудницами, пришел, ты заколол для него откормленного теленка (29–30). Обратим внимание, он даже не называет брата братом…
И если мы, читая эту притчу, узнаем себя в младшем сыне, то должны узнать и в старшем тоже. Мы схожи со старшим, «хорошим» сыном — когда ждем награды за свою «благочестивую и праведную» жизнь; когда считаем, что заслужили у Отца что-то, чего не заслужили другие, «блудные дети»; когда, внешне исполняя все положенное, действуем не от любви к Богу, а от желания перед Ним оправдаться и тем самым подняться над прочими людьми (Лк. 18, 11), да, это заставляет нас оглянуться на минувшее воскресенье, вспомнить прочитанную уже притчу о мытаре и фарисее. Так неразрывно связано все в Церкви. И плоды фарисейства в ней хорошо известны: внутренний холод, сухость и злые чувства.
Но что же отец, как он реагирует на бунт старшего, ранее послушного сына? «Ах ты, наглец, да кто ты такой!..»?
Нет. Он и здесь остается мудрым любящим отцом, как Отец Небесный остается — не карателем, но Исцелителем душ: сын мой! ты всегда со мною, и все мое твое, а о том надобно было радоваться и веселиться, что брат твой сей был мертв и ожил, пропадал и нашелся (Лк. 15, 31–32).
Все Мое твое… Эти слова я вспоминаю всякий раз, когда в душе моей возникает что-то похожее на зависть или ревность. В Царстве Отца никто не обделен, и все, что Его — в том числе и другие люди, и все доброе, что с ними происходит, — наше, если мы сделали свой выбор и любим Отца.
«В притче о блудном сыне Господь наш Иисус Христос представил пред нас икону истинной, Божественной любви, столь ясно написанную, что она трепещет пред нами живо, как этот мир, когда его после ночной тьмы осияет солнце. Две тысячи лет не бледнеют краски на иконе сей, и никогда не побледнеют, пока существуют люди на земле и любовь Божия к людям. Напротив, чем люди грешнее, тем живее, яснее, новее выглядит икона сия», — так сказал о притче, которую вспоминает Церковь в эти дни, святитель Николай Сербский (Велимирович).
Газета «Православная вера», № 04 (672), февраль 2021 г.
Марина Бирюкова
(54)