День памяти: 31 августа
Проповедь протоиерея Димитрия Смирнова
Память священномученика Киприана Карфагенского
Жены-мироносицы, «войдя во гроб, увидели юношу, сидящего на правой стороне, облеченного в белую одежду; и ужаснулись. Он же говорит им: не ужасайтесь. Иисуса ищите Назарянина, распятого; Он воскрес, Его нет здесь. Вот место, где Он был положен. Но идите, скажите ученикам Его и Петру, что Он предваряет вас в Галилее; там Его увидите, как Он сказал вам. И, выйдя, побежали от гроба; их объял ужас и трепет, и никому ничего не сказали, потому что боялись». Ангел велел мироносицам передать ученикам, что Господь воскрес, а они этого сделать не смогли. Господь дал им повеление идти из Иерусалима в Галилею, а они Его не послушались.
Очень часто бывает, что человек по слабости своей не слушается того, что Господь ему повелевает, и из-за этого бывает беда. Плохо, когда человек не слушается Бога, а слушается своих чувств, или мыслей своих, или кого-то из людей слушает, надеясь «на князи, на сыны человеческия, в нихже несть спасения», потому что это проще, легче. Все человеческое льстит человеку, а Бог говорит человеку прямо. И вера православная заключается в том, чтобы как ни трудно было, но со всем упованием на Бога сделать все-таки так, как Он говорит. Надо приучаться жить не чувствами, не мнениями, не советами, прочитанными из книг или полученными от людей. Потому что советы могут быть хорошими, а могут быть и плохими, а могут быть и очень льстивыми, то есть по виду быть хорошими, а на самом деле заключать зло. Всякое действие, всякое явление всегда можно оценить по плодам, хорошо оно или плохо. Для этого надо посмотреть, к чему это приводит. На вид может быть все красиво и привлекательно, но если плоды злые, значит, это плохо. И наоборот, на вид невзрачно и вроде бы неуспешно, а на самом деле плоды приносит добрые. Господь это Своей жизнью прекрасно продемонстрировал. А если следовать тому, что люди скажут, то можно ошибиться.
Сегодняшнее воскресенье совпало с памятью священномученика Киприана Карфагенского, епископа, жившего в середине третьего века. В то время в Карфагене было страшное гонение, христиан хватали, многих казнили и ссылали. Киприан спрятался, и это вызвало большой соблазн. И если бы он пошел на поводу у этого людского мнения, то получилось бы плохо. А он, хотя и слух пополз, что, дескать, он боится, все равно не вышел, потому что у него были еще другие святительские обязанности, более важные, чем мученические. А когда уже время пришло, он сам сдался властям, даже денег палачу дал, и сам склонил голову на плаху. И христиане постелили белую простыню, чтобы собрать его кровь, потому что эта кровь была способна чудотворить.
Иногда по внешним действиям бывает очень соблазнительно и непонятно, что делает человек. Но если он поступает по воле Божией, то это всегда бывает правильно, хотя с точки зрения обычной, мирской, людской иногда и кажется диким. Но Господь заповедал нам не метать бисер перед свиньями, поэтому Он Свою волю открывает только такому человеку, который от нее не уклонится ни на волос. Воля Божия открывается только тогда, когда Господь совершенно в этом человеке уверен, что ничто его с правильного пути не своротит: ни людская молва, ни опасность, ни смерть.
Многие сейчас ищут старцев духоносных, хотят у них узнать правду, когда же конец света будет, какого числа. И никто такого старца не найдет, а если и найдет, старец никогда ему не скажет, потому что совопросников-то много, а людей, могущих исполнить волю Божию, нет. Поэтому и в древности старцы часто говорили прикровенно, в форме притчи. Один человек у Серафима Саровского нечто вопрошал, а он молчал и спички ломал, чтобы его натолкнуть на мысль, что если он не прекратит грешить, то дело кончится пожаром. И действительно, пожар случился, все сгорело. Преподобный Серафим очень жалел всех, кто к нему приходил, и любил от всего сердца, каждого принимал как родного, говорил: «Радуйся, Господь с тобою, Христос воскресе». Это не формула была, не просто что-то такое заученное, как: Ангела-хранителя вам, то, се. Это все не было ритуалом, а шло от сердца. И поэтому он не мог сказать волю Божию человеку, потому что воля Божия – это слишком тяжелая ноша, совсем не каждый это может понести.
Даже жены-мироносицы, которые были весьма близки к Богу, но все-таки, когда Ангел возвестил им волю Божию, не сумели ее выполнить, свой естественный страх не смогли преодолеть, потому что не было еще в них достаточно любви Божией. Только совершенная любовь к Богу изгоняет страх. Тогда человек ничего не боится, он просто вверяет себя Богу и знает, что действительно волос с его головы не упадет. Это не значит, что человек лезет на рожон, как был случай с одним священником: говорит, у меня на груди Святые Дары, пойду-ка я по водам, что со мной может быть? Пошел и утонул. Потому что как это вообще можно, что за наглый такой поступок? Ну ты священник, а что в этом такого особенного? Поэтому когда человек в чувстве гордости желает Бога испытать, Бога проверить на прочность, то бывает, конечно, всяческая беда. Речь идет не об этом. Речь идет о том, когда Сам Господь человеку предлагает нечто испытать. Тогда это всегда зачем-то нужно. И это испытание не обязательно бывает за что-то. Конечно, если у тебя белая горячка, то ясно за что: за то, что пил много. Тут, как говорится, все конкретно. А бывает, что такой прямой зависимости нет и совсем другой надо вопрос ставить: зачем? Что Господь хочет данным испытанием, ниспосылаемым человеку, в нем воспитать? Что человеку нужно, преодолевая вот эту трудность или скорбь, в себе изменить?
Господь хочет наши души привести в соответствие с Царствием Небесным, Он хочет, чтобы мы все спаслись. А мы немощны, мы боимся и уклоняемся, и из Евангелия мы стараемся принять только то, что нам легко. Но ведь нельзя в Евангелии что-то выбрать, а что-то оставить. Выбор – это есть ересь. Бог не может разделиться, так же и слово Божие: к нему нельзя ни прибавить, ни убавить. Но чтобы следовать воле Божией, нужно мужество, которого у нас нет в силу многих причин: неправильного, изнеженного воспитания, себялюбия, саможаления. Это все очень расслабляет. Если бы жизнь была суровей, мы были бы получше. Потому что чем жизнь изнеженней, тем человек менее мужественен. А мужество – очень важная, нужная добродетель, необходимая. Потому что без решимости начать новую жизнь и начинать ее каждый день невозможно достичь спасения. Просто Господь без этой решимости не будет нам помогать. Потому что это то же, что метать бисер перед свиньями.
Хочешь быть свиньей? Ну будь, пожалуйста. Больше половины человечества в этом свинстве валяется, целые народы. Каждый делает свой законный выбор, Господь никого не хочет заставлять. Хочешь? Давай спасайся. Не хочешь? Ну что же, пропадай, как все. Жалко тебя? А как же, конечно, жалко. Но что же делать-то, нельзя же волю человека насиловать. Насиловать волю человека – это значит превращать его в животное, то есть уже другой вид получится, не homo sapiens, а не поймешь чего. Зло пресечь легко. Пожалуйста: ворует человек – ну отруби ему руки, и не будет воровать. Ругается – язык вырежи. Смотрит не туда – глаза ему выжги, это же дело пустяковое. Но чего ты этим достигнешь? Что, человек лучше, что ли, станет, перестанет хотеть воровать? Нет, не перестанет. И образы, которые его мучили, пока он был зрячий, от него не уйдут, когда он ослепнет.
Поэтому только когда человек сам имеет решимость от греха избавиться, только тогда Господь придет ему на помощь. И эту решимость, это мужество надо в себе воспитывать, а на это уходит вся жизнь: понуждать себя, когда устал и уже сил нет, все равно вставать правило читать, понуждать себя ходить на службу, понуждать себя читать Евангелие, понуждать себя навещать больного – все время так себя нудить, нудить, чтобы все время торжествовала заповедь Божия. И те люди, которым удается вот так по совести всю свою жизнь исправить, достигают благодати Божией.
Таким был Симеон Новый Богослов, который еще молодым человеком так умел обнажить свою совесть, что поступал всегда по правде, и благодать Божия с юности была с ним. Поэтому когда читаешь его совершенно божественные писания, то любого человека просто ужас берет и кажется, что совсем никто не спасется. Потому что он пишет все это с такой небесной высоты, что простому смертному этого не достичь. И Церковь его исповедует богословом, а богословов всего в Церкви три: Иоанн – любимый ученик Христа, Григорий и он. Но он достиг этого благодаря тому, что вот так мужественно поступал только по совести, во что бы то ни стало, вопреки всему. Можно было бы ему быть и более политичным, и гибким, и прочее, прочее, но он избрал путь прямой. Много, конечно, через это натерпелся. Можно было бы, конечно, пройти и более удачным путем с точки зрения человеческой, но такого огнепального, духоносного присутствия в себе Божества он, конечно бы, не достиг; тех гимнов он, конечно, никогда бы не написал – не в смысле поэтическом, хотя по форме они тоже весьма и весьма высоки, а в том смысле, что ему не было бы открыто то, что он в них отразил.
А эти гимны таковы, что Феофан Затворник даже сомневался, стоит ли их переводить на русский язык, потому что очень мало на земле людей, которые адекватно могут это все воспринять. Потому что это запредельная, небесная высота. Это из той же области, что метать бисер перед свиньями и говорить человеку волю Божию, когда он не сможет ее исполнить. Какой смысл? В этом нет никакого смысла. Это только человеку повредит, лучше пусть поступает, как он сам знает, это будет менее беспощадно по отношению к нему, чем ему открыть нечто. «Или слово священническое попраша, или под клятвой священническою быша, или под свою анафему падоша» – то есть равносильно тому, как будто сами себя прокляли.
Это, конечно, говорится не для того, чтобы нас как-то напугать. В христианстве нет ничего страшного, пугающее – это только состояние нашей общей греховности. Но в то же время какая прекрасная надежда: Христос воскрес, и каждую седмицу Господь нам об этом через Церковь напоминает, хочет нас спасти, любит нас, жалеет нас, всех собирает. Мы имеем возможность слышать слово Божие, все глубже и глубже в него проникать. И обязательно нужно стараться совершать и поступки евангельские, то есть жить не как прочие человецы, которые идут на поводу своих сластей, страстей, слабостей, представлений, каких-то лукавств, какой-то политики, а именно правильные поступки с точки зрения Евангелия совершать, преодолевать свою немощь – и так постепенно раз за разом душу укреплять. Вот возьми гантели и поднимай – мышцы будут расти, расти. А как перестанешь, так они и ослабнут, и все вернется к прежнему. Так и в любом искусстве нужно постоянное, постоянное упражнение. В этом слове ничего плохого нет, даже говорят «упражняться в молитве» – потому что с молитвой сопряжен именно труд, понуждение себя, беспощадность, самоотверженность, и это все дается, конечно, любовью к Богу.
Если человек действительно Бога любит – потому что это есть заповедь: люби Бога, – он будет стараться ради этой любви, ради того, что мало на земле людей, которые Бога любят, и для Него это очень прискорбно. Бог отдал Сына Своего Единородного на смерть, чтобы всех спасти, а людям этого не надо, у них свои заботы: кто в кино пошел, кто картошку сажает, кто колорадского жука собирает, кто думает: вот сейчас я весь мир ошеломлю, трилогию какую-нибудь напишу, всю правду скажу. Некоторые так и говорят: мне есть что сказать людям. Потрясающе, надо же, великий человек! Это просто смешно. Бывает, конечно, ситуация, когда человек родился поэтом, он несчастный, одержимый, и он не может не писать. Ну что же тут сделаешь? Тогда как бы приходится. И то, если человек ищет духовной жизни, как Иоанн Дамаскин – пришел в монастырь, ему старец сказал: все, это дело ты брось, – и он замолчал и ничего не писал, хотя был гений, один из немногих гениев всех времен и народов, но он это все отложил. Однажды потом из него все-таки вырвалось, он нарушил этот запрет и написал то, что мы поем на отпевании. И монахи просили старца, чтобы он Иоанна простил, а то старец его выгнал с глаз долой. А если бы он не написал, то отпевание имело бы какие-то другие слова, не было бы «кая житейская сладость». Сколько отпеваешь, но всякий раз, как видишь эти слова, начитаться нельзя, настолько они необыкновенны. И то – запрещено. Потому что душевредно, а душа все-таки важнее.
Поэтому нам нужно упражняться постоянно в малом. От нас сейчас никаких подвигов не требуется, нет гонений никаких, никто не трогает, не обижает, в КГБ не вызывают, руки не выкручивают, все тихо, мирно, молись, трудись, старайся. Потому что обязательно, обязательно настанет время, когда, как Киприану Карфагенскому, нужно будет прийти и спокойно, с достоинством положить голову на плаху и еще дать несколько монет палачу, чтобы показать, как умирает православный епископ, вообще как это надо. Потому что каждому из нас нужно умирать, каждому из нас придется болеть, придется страдания в жизни перенести – и как мы выдержим этот самый главный экзамен? Если мы сейчас не будем в этом упражняться, тогда с чем к Богу пойдем? Ведь конец – делу венец.
Хорошо, если кто-то какой-то памятник нерукотворный себе создаст в течение жизни. Это само по себе неплохо, лирой добрые чувства в людях пробуждать – это хорошо. Но не это главное, главное все-таки спасение души. Главное сокровище – вот это сердечное, тайное, внутреннее, которое знаешь только ты сам и Бог, ну отчасти, может быть, духовник твой знает, насколько у него хватит любви проникнуть в твое сердце. Но даже самый прекрасный духовник до конца в глубину души не может проникнуть, потому что он сам немощной, грешный человек. Только в ту степень, в которую ему Сам Бог откроет – то есть это все равно не человеческое, все равно Божие. Поэтому перед Богом надо стараться быть прямым и чистым. Нам, людям лукавым, изнеженным, это очень и очень трудно. И нет ничего удивительного, что это у нас не получается, а многим вообще трудно понять, о чем идет речь. Но надо стараться этому следовать мужественно, спокойно, твердо, с любовью и с величайшим по возможности смирением. Не мудрствовать о себе высоко, не считать себя чем-то, ни в коем случае стараться никого не осуждать, никого не учить, никого никуда не тащить, не заставлять, знать свой шесток.
Это очень много – стараться действовать не по страсти, а по заповедям Божиим. И Господь не замедлит, Он всех нас любит, всех нас знает, все мы у Него наперечет, о каждом Он заботится, каждого хочет спасти, хочет, чтобы вся Его забота о нас даром бы не пропала. Господь нас слышит, Он думает о нас, Он не забыл нас. Это нам иногда так кажется, а Он просто ждет и медлит, потому что нечто нужно нам потерпеть, нечто нужно принять. Иногда что-то кажется нам в нашей жизни совершенно несправедливым и мы спрашиваем: за что? Но этот вопрос в корне, методологически неправильный. Киприану Карфагенскому за что голову отрубили? Это был лучший из людей, которому принадлежит замечательное выражение, которое мы повторяем уже тысячу семьсот лет: «Кому Церковь не Мать, тому Бог не Отец». Пожалуйста, веруй в душе, но ты к Богу не имеешь никакого отношения, потому что Бог пришел во плоти. А кто «не исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти», в том «дух антихриста», он вне Православной Церкви, вне спасения.
Сразу спросят: а как же малайцы? неужели все погибнут? В любом народе каждый делающий правду Богу приятен, и Господь, если захочет, может и малайца спасти. Любого человека, если этот человек захочет, как Симеон Новый Богослов, жить по правде, Господь из любой страны может вызволить и привести к Церкви, а если Ему угодно, может и прямо спасти. Для Бога никаких преград нет: ни поверхности моря, по которому Он может легко ходить, ни времени, ни пространства. Для Бога этого ничего нет, Он все пронизывает; «Бог идеже хочет, побеждается естества чин: творит бо елика хощет»; что Ему угодно, то Он может сотворить. Поэтому тут проблем-то никаких нет. Проблема только для человека, который пытается себя в чем-то оправдать: я в церковь не хожу, потому что смоковница засохла. Вот перед собой поставит сухую смоковницу и претыкается. Не потому, что здесь есть преткновение, а потому, что ему нужен этот барьер, чтобы оправдать себя. А мы поем: «Научи мя оправданием Твоим». То есть Бог должен Сам человека оправдать. Только это оправдание имеет силу, когда Господь человека очищает и спасает, а не сам человек оправдывается: это я потому-то, это поэтому-то. Много всяких причин, ну и оставайся с ними.
Можно так свою совесть заглушить, что вроде бы все в порядке и культурно. А если она чуть начинает вылезать, ее чем-нибудь оглушить. Почему все люди стремятся к развлечениям? Скорее бы кончилась работа – а там выходной, потом отпуск или еще что-нибудь, чтобы отвлечься. А это отвлечение состоит в том, чтобы погрузиться в какие-то удовольствия, чтобы не думать, не ощущать, чтобы совесть аккуратненько пригасить. И так можно некоторое время существовать, некоторым даже удается десятилетиями – кто спивается, кто просто в ритм вошел: работа – телевизор, работа – телевизор. Но потом все равно придется болеть, все равно придется умирать, все равно придется близких терять – все равно будешь поставлен перед этим экзаменом. И когда хоть что-нибудь знаешь, то на тройку можно сдать, но когда ничего не знаешь, это просто конец, просто тоска, просто смерть в вакуум, в ноль. Вот в чем ужас.
А экзамен будет все равно. Хочешь – пей, хочешь – в телевизор залезь с ногами, все равно придется ответ держать, от этого никуда не денешься. Слушаешься – не слушаешься; работаешь в поте лица – ленишься; как сумасшедший с утра до вечера дачу свою вылизываешь или вообще ничего не делаешь, лежишь, в потолок плюешь – все равно придется это решать. И это реально, через смерть все проходят. Можно, конечно, себя обмануть, себя завертеть, свою голову закрутить под крыло, но ведь это же неправильно, нетрезво, не по-человечески. Лучше все-таки, наоборот, как-то заострить, пусть это может быть и болезненно, и трудно, и боязно, и ужас берет. А собственно, ну что ужасного? Что тут такого нового? Ну да, мы все грешные. И Господь пришел, протягивает руку, чтобы грешника, каждого из нас, спасти. Нам только остается не упираться, а с благодарностью, со смирением, с покаянием это все принять. Просто надо за эту руку, с любовью протянутую, взяться и в корабль, как Петр, залезть. И все, и, слава Богу, кончится весь этот ужас.
Ведь с Богом как же хорошо! Ведь каждый из нас, раз мы здесь, в храме, стоим, с Богом бывал, может быть, минуту, может быть, секунду. Ведь это же какая сладость, это же Небесное Царство! Какая красота! И сердце каждого из нас на самом деле знает, что именно это – жизнь, а не то, что вовне, во всяких отвлечениях и во всякой суете. Помоги нам, Господи, по молитвам всех святых вот этого мужественного выбора постоянно держаться. Аминь.
Храм Благовещения Пресвятой Богородицы, 12 сентября 1992 года, вечер
Источник: https://azbyka.ru/otechnik/Dimitrij_Smirnov/propovedi-kniga-8/21
(18)