Святитель Димитрий Ростовский
«Любите врагов ваших, добро творите ненавидящим вас»
Поучение первое в Неделю девятнадцатую по Пятидесятнице
Лк.6:27.
Некоторые имеют обыкновение порицать последние времена и укорять нынешний немощный человеческий род, говоря: нет уже ныне на земле среди людей чудотворцев, как было прежде, которые совершали бы чудеса. Но не верьте им, возлюбленные мои слушатели! Если желаете, я покажу вам, что и ныне среди людей находятся чудотворцы, только внимайте тому, что я скажу: всякий, кто любит врага своего, есть чудотворец. Слышите ли, что я говорю? Всякий любящий врага своего есть чудотворец. А что это истина, сие изъясню на основании Божественного Писания и святых отцев в моей настоящей беседе, «Господу поспешествующу и слово утверждающу».
«Любите враги ваша».
Не думай, слушатель мой, чтобы я сказал о тех врагах, которые воюют с нашим христианским отечеством и враждуют против нашей благочестивой веры. Говорю я не о тех врагах, которых, как богопротивных, подобает ненавидеть, согласно слову Давида: «Не ненавидящыя ли Тя, Господи, возненавидех и о вразех Твоих истаях? Совершенною ненавистию возненавидех их, и во враги быша ми» (Пс. 138:21–22). Тех не только не любить, но даже необходимо выступать войной против них, полагая душу свою за христианское царство и за целость церкви. В одно время вопрос об этом нечестивые предложили святому христианскому философу Константину, нареченному Кириллом. Сарацины сказали: «Если Христос есть Бог ваш, то почему вы не делаете так, как Он велит вам? Ведь Он повелевает вам молиться за врагов, делать добро ненавидящим вас, подставлять щеку бьющему; вы же поступаете не так, но делаете совершенно противоположное. Вы острите оружие на тех, которые с вами так поступают, выходите на борьбу и убиваете». Блаженный Константин отвечал: «Если в каком-либо законе будут написаны две заповеди и даны будут для исполнения людям, то какой человек будет истинным законохранителем: тот ли, который совершит одну заповедь, или тот, который обе?» Ему сказали: «Тот лучший, который исполнит обе заповеди». Тогда философ ответил: «Христос Бог наш, повелевший нам молиться за обидящих и благотворить им, сказал нам и следующее: «Больше сея любве никтоже» может проявить в настоящей жизни, если кто «положит душу свою за други своя» (Ин. 15:13). В каждом отдельном случае мы терпим причиняемые нам обиды; вообще же защищаем друг друга, полагая души свои для того, чтобы вы, пленивши братьев наших, не пленили бы с телами и души их, склонивши их к своим богопротивным делам».
Итак, я говорю не о внешних и инородных врагах, но о внутренних, домашних, согласно евангельскому изречению: «Врази человеку домашний его» (Мф. 10:36). Всякий имеет своего врага: тот – друга, этот – соседа, один – равного себе, другой – большего себя, третий – меньшего себя, четвертый – дальнего, пятый – ближнего недоброжелателя, враждующего, поносящего, оклеветающего. Вот этих-то врагов Господь и повелевает любить: «Любите враги ваша». А то, что любящий врага своего есть чудотворец, я вот начинаю выяснять таким доводом.
Прежде всего я спрашиваю: что есть чудо? Отвечаю: чудом называется то, что бывает выше естества. Ведь все, что происходит естественно, не чудесно, никто сему не удивляется и не называет чудом; только то считается и действительно есть чудо, что превосходит всякое естество, всякую силу природы.
Не чудо, что фараон со всей своей силой потонул в море, ибо естественно бренному созданию погружаться в воде и утопать; но чудо в том, что море противоестественно дало израилю путь посреди себя и тем же путем ввело в свои недра фараона. Не чудо, что пламя, исшедшее из пещи вавилонской, пожгло халдейских слуг, которые находились вокруг нее, ибо естественно огню жечь, а людям сожигаться огнем, но чудо в том, что огонь противоестественно не коснулся трех отроков, бывших внутри пещи, и не мог повредить им.
Не удивительно, если кто любит любящих его, ибо это естественно, но удивительно то, если кто любит врага своего, ибо это противоестественно. Поскольку любить врагов есть вещь, стоящая выше природы, есть добродетель вышеестественная, превосходящая человеческое естество, следовательно, любящий врагов есть чудотворец. Что же касается того, что любить врагов есть вещь вышеестественная, это мы сейчас увидим.
Не любить врагов своих – это явление свойственно человеку и естественно, ибо человек есть Божие создание, в природе которого насаждены три свойства: разум, хотение и ярость или гнев. Разумом он понимает доброе и злое; хотением он желает иногда доброй вещи, а иногда злой; гневом же или яростью, насажденными в его природе, он естественно ищет отмщения своему обидчику, при этом ищет не только при жизни своей, но и по смерти. Не вопиет ли кровь Авелева от земли к Богу, прося отмщения убийце своему Каину? Также и души святых, избитых за слово Божие, которых Богослов видел под жертвенником, не вопиют ли они великим гласом, говоря: «Доколе, Владыко святый и истинный, не судиши и не мстиши крове нашея?» (Апок. 6:10). В историях же мы читаем, что в греческом царстве брат Феодосий, убитый своим братом Константином, явился своему убийце-брату, держа чашу, полную крови, и сказал: «Пей, брат». И кровь Вячеслава, князя чешского, убитого Болеславом при входе церковном, оставшаяся на церковной стене и не стиравшаяся никакими способами, взывала к Богу, подобно Авелевой крови. Также и в греческих действиях мы читаем, что два римских юноши, неповинно убитые в Испании, явились римскому консулу, называвшемуся Марием, и просили его, чтобы он поднялся на отомщение за них.
Если все сие происходило и после смерти, то тем более в жизни сей человеческое естество мстительно, как гневливое, яростное и не терпящее обиды. На это не нужно много доказательств и примеров: каждый может сам убедиться как на себе, так и на других. Ведь иному более желательно умереть, нежели терпеть от кого-либо обиду.
Итак, человеку, как уже сказано, прирождено и естественно то, чтобы он не любил своих врагов и стремился к отмщению им. Поскольку же человеку свойственно не любить врагов, то и любовь к ним будет уже явлением вышеестественным, а все вышеестественное есть чудесное. Вполне последовательным является то, что всякий любящий врага своего есть чудотворец, ибо он, побеждая и превосходя свое природное естество, достигает добродетели вышеестественной.
Какие же чудеса совершает такой чудотворец? Внемлем. Любящий врага своего и творящий ему добро просвещает слепого, слепого не телом, а умом. Слепотой же ума является безумие, подобно тому как слепотой тела является помрачение очей. Ничто так не помрачает умные наши очи безумием, как гнев и ярость. Недаром церковник увещевает, говоря: «Не тщися в дусе своем яритися, яко ярость в недрех безумных почивает» (Еккл. 7:10). Он этим сказал как бы следующее: где видишь гневную ярость, там, знай, находится дом безумия. Рассуждая об этом, святый Кассиан говорит: «Муж гневливый делает без разума, ибо свет разума помрачается, если ум смущен гневом». Также и святый Григорий вещает: «Где гнев наводит на ум тьму смущения, оттуда Бог отнимает луч Своего знания, и происходит то, что как имеющий помраченные тьмою телесные очи не знает, куда идет, так и имеющий потемненные гневным смущением умные очи подобно безумному не знает, что делает. Достоин смеха безумный гнев царя Ксеркса. Когда несколько его кораблей потонули с воинством в Геллеспонте, то он, разгневавшись на море, повелел нанести морским водам триста ударов и топтать сии воды стопами. Подобно сему поступил и царь Кир, которого конь утонул в реке, называемой Гиндис. Он разгневался за коня на ту реку и повелел раскопать ее на сто восемьдесят рвов. В житиях же святых мы читаем, что некие мучители, отдавшие святых мучеников на съедение зверям, когда увидели, что звери не прикасаются и не вредят святым, они, разгневавшись, избили зверей. Смеется история и над тем властителем, который, будучи высок ростом, входя в некий дом, ударился лбом о косяк двери и в гневе повелел разорить тот дом до основания.
Вот ясно теперь, что разъяренный гневом совершает поступки без разума и подобен слепому: этот помрачен тьмою, а он – безумием и не знает, куда идет и что делает. Какой врач и какое врачевство сильно исцелить такую слепоту? Сильно незлобие, любовь и благодеяние того, на которого гневливый напрасно разъяряется. Гневливый, видя, что тот, на которого он гневается, не только не гневается взаимно, но даже проявляет особенную любовь и побеждает зло добром, – перестает гневаться и стыдится самого себя, познавая свой грех и неповинность другого. Так было между гневливым Саулом и незлобивым Давидом. Желающий может прочесть об этом в первой книге Царств, я же приступлю к чуду добродетели.
Если кто имеет какого-либо недруга, гневающегося и напрасно ярящегося на него, он же, любя своего врага и благодетельствуя ему, превращает его из недруга в друга и из гневного в любящего, тогда такой просвещает слепого. Он отнимает от умных очей того безумное помрачение и делает его видящим и познающим свой грех, познающим то, что он гневается на неповинного.
Итак, любящий врага своего есть чудотворец, просвещающий слепого.
Любящий врага своего претворяет в тишину волнующееся море, ибо муж гневливый назван Златоустом морем, возмущенным ветрами. Как волнующееся море выбрасывает на сушу все трупы, находящиеся в нем, так и гневливый в своей ярости выводит наружу, подобно трупам, все тайны друга своего, мечет их пред очами, обличает и обесчещивает. Кто утишит такое море? Только тот, кто уничтожит причину волнения. Море не волнуется, если не поднимутся ветры и буря. Утихнет бурный ветер, исчезнет и волнение моря. Если гневливый муж, по Златоусту, есть море, возмущаемое ветрами, то этими ветрами, возмущающими сие море, являются пререкания, ссоры и противления. Прекрати пререкания и ссоры, отстань от противления, отними причину волнения, и ты увидишь море, волнение которого утихло. Поскольку же любящий врага своего не прекословит, не ссорится, не противится и чрез это уничтожает причину волнения таинственного моря своего недруга, то, следовательно, любящий врага своего есть чудотворец, превращающий море в тишину.
Любящий врага своего угашает силу огненную, ибо враждебный гнев в человеке есть «яко огнь попаляяй дубравы, яко пламень, пожигаяй горы» (Пс. 80:15). С одной стороны, высоту своих добродетелей, с другой же – доброе имя и добрую славу своего ближнего он сжигает, уничтожает и как бы превращает в пепел. Разгоревшийся огонь погашается двумя способами: во-первых, водою, а во-вторых, разбрасыванием вещества, сожигаемого огнем. Гнев враждебника погашается подобными же способами: во-первых, молчаливою кротостью, как водою, а во-вторых, снисхождением, как разбрасыванием горящего вещества. Молчаливая кротость подобна той тихой Силоамской воде, которая течет без шума, без звука, как говорит Исайя: «Воды Силоамли, текущыя тисе» (Ис. 8:6). При тех тихих водах был помазан на царство царь Соломон, и были те воды знамением тихого и кроткого царствования его, ибо он своею кротостью и тишиною ни в ком не возбудил гнева против себя. Кроткий и тихий муж, не подающий повода для гнева, не только не зажигает огня вражды, но и зажженный погасит, согласно словам Златоуста: «Нет ничего сильнее кротости». Как вода погашает загоревшийся огонь, так и слово, сказанное с кротостью, погашает душу, горящую гневом сильнее огненной печи. Снисходить же к гневающемуся и ярящемуся и удаляться от очей его – это значит как бы разбрасывать горящие дрова далеко друг от друга, чтобы каждое в отдельности полено легче погасло. Посему-то апостол и поучает, говоря так: «Дадите место гневу» (Рим. 12:19), то есть, снисходите, уступите, удалитесь немного от гневного лица. Святый же Василий Великий, спрашивая, что значит: «Дадите место гневу», отвечает: «Не противьтесь злому, или же так: когда преследуют вас в сем граде, бегите в другой».
Также и святый Григорий говорит: «Гневных мы лучше всего исправляем тем, что в момент возмущения их гневом мы уклоняемся от них». Святый же Амвросий возглашает: «Оружие праведного заключается в том, чтобы победить, уступая, подобно тому, как искусные в стрельбе имеют обыкновение, убегая, сильнее ранить преследующих их». Поскольку же любящий врага своего гасит яростный огонь гнева своего недруга молчаливою кротостью, как водою, и снисходительностью, как разбрасыванием горящего вещества, то, значит, он есть чудотворец, погашающий силу огненную.
Любящий врага своего превращает горечь в сладость, как Моисей Мерру: пришли сыны израильские (в Мерру) и не могли пить воды из Мерры, ибо она была горькой. Полна горечи и вражда человеческая, почему апостол и увещевает, чтобы удалилась от нас всякая горечь. Какая же это горечь? Он сам объясняет: «Гнев, ярость, кличь, хула» – та горечь, – говорит, – «да возмется от вас со всякою злобою» (Еф. 4:31). Какую же кто может найти сладость в душе, огорченной гневом? Горька мысль, проникнутая злобой, горько досаждающее слово, укоряющее, обесславливающее, горько и начинание всякого дела, которое озлобляет не столько ближнего, как себя самого, подобно начинанию тех, которые совещались «ни ясти, ни пити, дóндеже Павла убиют» (Деян. 23:14). Чем может усладиться такая враждебная горечь? Чем усладилась Мерра, мы знаем: «Возопи Моисей ко Господу, и показа ему Господь древо, и вложи его в воду, и усладися» (Исх. 15:25); но какое то было дерево, ни мы не знаем, ни толкователи не догадываются. Одни из еврейских раввинов говорят, что то дерево называлось «аделфа», которое по природе своей было горько и смертоносно. Бог, желая явить большее чудо в услаждении меррских вод, повелел положить горькое в горькое, смертоносное в смертоносное, противное врачуя противным, подобно тому, как впоследствии и пророк Елисей солью исцелил неплодные воды (4 Пар. 2:21). Другие же говорят, что Бог не дал никому знать, какое то было дерево. По природе же своей оно было столь сладко, что своею сладостью оно могло горечь вод превратить в совершенную сладость, принимая в себя ту горечь, а сладость свою отдавая из себя водам. Это свое мнение они подтверждают словами Сираха, который говорит: «Не от древа ли усладися вода, да познана будет крепость Его» (Сир. 38:5), то есть, (как говорят эти толкователи) сила сладости того дерева, неизвестная никому ни прежде, ни потом, была познана только в одно то время. Не согласуются толкователи относительно того дерева и не знают твердо, горько ли оно было, или сладко. Мы же твердо знаем то, что Мерра вражды и гнева человеческого может усладиться не горьким древом, но только сладким. Древом сладким здесь духовно можно назвать слово сладкое, доброе, сказанное ненавидящему, или же добротворение, являемое по отношению к ненавидящему. И то, и другое поистине услаждает враждебную горечь. О слове говорит Приточник: «Ответ смирен отымет ярость», а о добротворении некто боговдохновенный советует в Патерике так: «Если узнаешь, что брат твой гневается на тебя, то пошли ему какой-либо дар». Поскольку же любящий врага своего говорит ему и о нем доброе слово, по силе своей делает ему добро, благодетельствует, принимая как бы в себя горечь вражды его, терпеливо нося ее на себе, сладость же любви своей впояя в него, и таким образом горечь гнева его превращает в сладость дружбы и любви, то, следовательно, любящий врага своего есть чудотворец, превращающий горечь в сладость.
Любящий врага своего изгоняет беса от человека, ибо всякий гневающийся, враждующий против своего брата и мстительно ярящийся подобен бесноватому и поистине бывает бесноватым. Святый Златоуст вспоминает то, что сам видел своими очами: некто, разгневавшись, чрезмерно разъярился и от той чрезмерной ярости стал бесноватым. Также и древний врач Гален вспоминает, как он своими очами видел еще во время своего детства, что некий человек старался поскорее открыть ключом двери комнаты, но от большой поспешности не мог сделать этого. Долго ворочая ключом туда и сюда и не будучи в состоянии открыть, он так распалился гневом, что начал зубами кусать ключ и сильно толкать двери ногами, а потом в бешенстве упал, начал оцепеневать и истекать пеной. Видя это, отрок Гален положил себе законом никогда не гневаться и не яриться. Подобное сему вспоминает венгерский летописец под 1690 годом. Князь венгерский, по имени Матфей Корвий, в праздник вшествия Господа в Иерусалим повелел принести на трапезу ему свежих фиников, доставленных ему из Италии. Когда же их не оказалось, ибо слуги домашние тайком съели их, то он такой яростью распалился, что тотчас постигла его болезнь апоплексия; он упал на землю, как бесноватый, и умер, издавая страшные крики. Слышите ли, до чего доводит человека гневная ярость? До смертельного беснования. Прекрасно сказал Елифаз, друг Иова: «Безумнаго убивает гнев» (Иов. 5:2). Поистине, гневный человек подобен бесноватому: он бывает страшен взором, изменяется очами, опухает лицом, кричит ужасным голосом, сам кусает свои губы или пальцы, скрежещет зубами; все домашние боятся его, как бесноватого, убегают от него и скрываются. Кто и чем может изгнать гневного беса от такого яростника?
Бесновался иногда царь Саул, и, как говорят о нем некоторые, эта болезнь беснования особенно находила на него в то время, когда он, разгневавшись на кого-либо, доходил до ярости. На кого же было ему столько гневаться, как не на безвинного Давида, которому он завидовал из-за доброй его славы? Ведь победа над филистимлянами приписывалась больше Давиду, нежели Саулу. Женщины ходили и ликовали, говоря: Саул победил тысячи, а Давид – тысячи тысяч. Саул завидовал этому, и от зависти рождался в нем гнев; от гнева приходил он в ярость; от ярости же впадал в состояние беснования. Что же делает Давид? Он играл пред ним на гуслях и этими звуками отгонял от Саула нечистого духа. Дивный был звук тех гуслей, чудесна музыка, которая могла отогнать от человека беса. В чем же заключалась таинственная сила тех гуслей, прогонявших беса музыкою? Пространно об этом теперь беседовать нам не хватит времени. Говорится только то, что музыка та была полна неизреченной сладости и какой-то великой, таинственной силы. Главная же причина заключалась в том, что святый Давид, будучи кроток нравом, не злобствовал в ответ на Саулову злобу, и чем большим незлобием наполнялось сердце Давида, тем более умиленно он играл на гуслях, и тем более сильными оказывались те звуки к отгнанию нечистого духа от полного злобы Саула. Знаем мы еще и то, что как музыка гуслей не может быть сладкой, если струны не будут согласованы, так никто не может и беса изгнать из недруга своего, если не настроит в себе с ним согласия. В гуслях струна под струной, располагаясь одна за другой взаимно и согласуясь, все вместе издают сладкие звуки. Подобно сему и люди, будучи один под другим и согласуясь один с другим, являют жизнь прекрасную и приятную Господу Богу, а бесам страшную являют как бы музыку гуслей, которой Бог веселится, бес же, прогоняемый, убегает далеко. Поскольку же любящий врага своего подчиняется ему незлобием и смиренною кротостью и, являясь согласным с ним, подобно струне, настраивающейся под другую струну, издает сладкую музыку смиренных слов, считая себя таким же грешником, каким считает его и недруг, он таким смирением разрушает недругов гнев, говоря: «я виноват», и таким образом отгоняет от него гневную ярость; а это и значит, что любящий врага своего есть чудотворец, изгоняющий из человека враждебного беса.
Любящий врага своего укрощает дикого зверя и заграждает ему уста, подобно тому как некогда святый Даниил заградил уста львов. Враждебный человек подобен зверю, который яростен, даже не будучи раздраженным; раздраженный же, он сильно и без меры разъяряется, терзает, кусает и снедается. О тигре естествоиспытатели говорят, что он очень не любит колокольного звука и от него приходит в такую ярость, что, кусая себя и терзая, он убивает самого себя. Враждебный и гневливый человек есть тигр, звук же колокольный – это жестокое слово. Слово, как говорится, жестокое возбуждает гнев, и если раздраженный не может ничего сделать раздражающему, то сам себя съедает и как бы убивает, повреждая яростью свое здоровье. Прекрасно увещевает Валдад, друг Иова: «Зачем ты губишь душу твою яростью твоей?» Другой же перевод читает: «Зачем терзаешь душу твою?» Не бей в колокол, и ты не раздражишь тигра. Перестань произносить жестокие слова, и прекратится гнев недруга твоего. О слоне также рассказывают естествоиспытатели, что он, будучи раздражен, ничем не может быть укрощен, как только звуком музыки, так что кормители слона, пользуясь каким-то музыкальным инструментом, называемым индийцами скиндапсом, играют какой-то веселый мотив, и этой музыкой слон понемногу укрощается. Подобно сему и раздраженный враг неукротим, как слон. Когда же запоешь пред ним сладкую песнь, начнешь ему и о нем всюду говорить добрые слова, ты поистине укротишь его, согласно словам Сираха: «Слово сладкое умножает други и укрощает враги» (Сир. 6:5). Поскольку же любящий врага своего не раздражает его злыми словами, как тигра колоколом, но укрощает его добрыми словами, как слона музыкой, то, значит, любящий врага своего есть чудотворец, укрощающий дикого зверя и заграждающий уста ему, дабы он больше не кусал и не съедал ближнего своего.
Но зачем мне обременять моего слушателя долгой беседой, рассказывая о многих таких чудесах? Скажу я лучше одно следующее чудо, превосходящее все чудеса, а именно: любящий врага своего приходит в общение с Божиим естеством, когда делается сыном Его. «Любите, – сказано, – врагов ваших, делайте добро ненавидящим вас, и будете сынами Вышнего». Что же может быть больше? Какое еще нужно большее чудо?
Итак, пусть никто не осуждает сии последние времена и нынешний немощный человеческий род, говоря, что теперь на земле среди людей нет чудотворцев, как было прежде, которые совершали бы чудеса.
Люби врага своего, и ты будешь новым чудотворцем: ты спасешь и свою, и его душу. Если же мне не веришь, то испытай на самом себе: начни отныне любить. Сын же Божий будет тебе в том порукой: «Небо и земля мимоидут, словеса же Его не мимоидут» (Лк. 21:33). Ты, без сомнения, будешь сыном Вышнего, какового сыновства желая себе и всем, я говорю: Аминь.
Святитель Димитрий Ростовский
«Любите врагов ваших, добро творите ненавидящим вас»
Поучение второе в Неделю девятнадцатую по Пятидесятнице
Лк.6:27.
Решил я предложить сегодня трапезу любви вашей, возлюбленные слушатели, трапезу духовную, хотя и не украшенную сладостями, но зато весьма полезную для душевного здравия. Я предложу хлеб твердый, как камень, и представлю питье горькое, как Мерра; но если кто станет кушать с любовью, для того каменная твердость превратится в мягкий пирог с манной, а горечь Мерры – в сладкий мед.
Я представляю духовную трапезу, но не богатую, и не велики будут издержки на эту трапезу – всего только два малых сребреника: один называется «люби», а другой – «терпи». Эти сребреники суть Божий слова, а «словеса Господня – словеса чиста, сребро разяокенно» (Пс. 11:7). Оба эти сребреника ходят вместе, ибо любовь не живет без терпения, согласно свидетельству апостола: «Любы долготерпит» (1Кор. 13:4). Где любовь, там и терпение.
Оба эти сребреника хотя по виду, то есть, по мнению человеческому, и малы, но ценою они велики, ибо выкованы в горниле сердца Христова, прободенного на кресте копьем, возлюбившего нас и претерпевшего за нас. Итак, наша трапеза будет припасена двумя этими сребрениками, то есть, любовью и терпением.
Вы спросите: кого любить и что любить? На это отвечают Христовы уста – врагов любите, от врагов терпите: «Любите враги ваша».
Пусть же на этой нашей трапезе хлебом будет любовь ко врагам, а питьем – терпение. Будем то и другое вкушать во здравие, а Господь благословит нашу трапезу.
«Любите враги ваша».
Вы знаете, благословенные слушатели, что в Святом Писании слово Божие названо хлебом. Бог, разгневавшись на неблагодарных евреев, говорит устами Своего пророка Амоса: «Послю глад на землю, не глад хлеба, но глад слышания слова Божия» (Ам. 8:11). Если кто не ест хлеба, тот голодает желудком; если же кто не слышит слова Божия, тот голодает душою. Что хлеб для тела, то и слово Божие для души. Слово Божие есть для души хлеб духовный.
Поскольку же и это слово: «Любите враги ваша» – есть слово Божие, исшедшее из уст Самого Христа Бога, значит и слово это, особенно же самое дело этого слова, есть хлеб. Любовь ко врагам есть хлеб.
О, какой жесткий, какой твердый этот хлеб: он – как камень! Любить врага своего – значит грызть камень. Напрасно глупые иудеи, услышав Христа Господа, говорящего: «Аз есмь хлеб: аще не снесте плоти Моея, аще не пиете крове Моея, живота не имате в себе» (Ин. 6:51:53), порешили: «Жестоко есть слово сие, и кто может Его послушати?» На это слово: «Любите враги» тоже кто-либо может сказать: «Жестоко есть слово сие». И поистине оно «жестоко», ибо человеку так же естественно не любить врагов, как и любить друзей. И в Ветхом Завете написано: «Возлюбиши искренняго твоего и возненавидиши врага твоего» (Мф. 5:43), преодолеть же что-либо естественное и изменить установленное древним законом есть немалый труд, это есть то же, что переставить на другое место камень большой и сдвигаемый с большим трудом. Об этом свидетельствует и святый Амвросий, говоря: «Велик труд – любить врагов, и многим сия вещь кажется настолько неудобной, как будто ее невозможно и понести, ибо она повелевает больше, чем возможно стерпеть человеческой природе».
Как жесток этот хлеб, то есть, любовь, об этом следовало бы спросить святого первомученика Стефана, которого побили иудеи камнями. Летят бросаемые на него камни, как дождь, а он молится о врагах своих: «Господи, не постави им греха сего» (Деян. 7:60). О, поистине, велик труд, велика твердость принимать жестокие удары по телу камнями, а сердцем не злобствовать, молиться об убийцах своих и любить врагов своих! Хорош желудок, могущий переварить камни, хорошо, говорю, то сердце, которое может незлобиво стерпеть вражду врагов, несправедливые обиды от них и притеснения.
Но посмотрим на пользу того каменного хлеба, то есть, любви ко врагам; посмотрим, какое великое здоровье он приносит душе. Святый первомученик! Изнемогая телом при побиении камнями и склоняя уже колена на землю, не изнемогаешь ли ты и душой? Нет, говорит, но смотрю на небо. Скажи же нам, Божий угодник, что ты видишь на небе? «Вижу, – говорит, – славу Божию; се вижу небеса отверста, и Иисуса, стояща одесную Бога» (Деян. 7:55–56). О, какая польза, какое душевное здравие! Вот мы видим, как скоро «и действенно та жестокость каменная превратилась в мягкий, теплый хлеб и даже в манну, как для раба Божия каждый камень был что пирог теплый, помазанный теплой его кровию. Он согрел их, он смягчил их теплой любовью ко врагам и теплой молитвою, исходящей из теплого сердца. Мы же, рассматривая видение святого, обратим внимание на две вещи: «Небо отверсто» и «Иисуса стояща».
«Небо отверсто». Помните, как Бог кормил в пустыне голодных людей израильских? «Двери небесе отверзе и одожди им манну ясти, и хлеб небесный даде им» (Пс. 77:23–24). Показал Господь и святому первомученику Стефану «небо отверсто»; манну послал ему, манну благодати Своей, ту манну, о которой Он в Откровении говорит своему возлюбленному наперснику: «Побеждающему дам ясти от манны сокровенныя» (Апок. 2:17). Из рук немилосердных, жестоких и враждебных убийц летят на неповинного камни, как дождь, а от Бога с отверстого неба нисходит благодатная манна: «Двери небесе отверзе и одожди ему манну».
«Иисуса стояща». Это – хлеб небесный, говорящий о Себе: «Аз есмь хлеб животный, сшедый с небесе» (Ин. 6:51). Но почему он видит Иисуса «стояща», а не сидящего? Не пишется ли в символе: «Восшедшаго на небеса и седяща одесную Отца» ? Сидел, но встал: зачем? Для того, чтобы внимательнее смотреть на подвиг первого мученика и чтобы чрез отверстыя небеса выйти навстречу душе раба Своего, любившего врагов своих и молившегося за них. Что же может быть лучше и полезнее для того, кому желательно небо, кому любезен сладкий Иисус, кто наслаждается любовью Божественною в сердце? Не променяет ли он все сладости мира сего и все богатые царские пиршества только на то, чтобы видеть открытое ему небо для входа, чтобы увидеть прелюбезнейшего Иисуса, своего Владыку, стоящего при входах небесных, встречающего, принимающего, с любовию объемлющего, успокаивающего на лоне Своем и услаждающего любовию Своею? О, сладость, высшая всех сладостей, Иисусе! О, любовь, побеждающая всякое желание, Иисусе! О, хлеб небесный! О, бессмертное наше насыщение! О, вечное наше наслаждение, Иисусе! Какой язык выразит сладость Твою? Какой ум постигнет созданное Тобою в любящих Тебя сердцах наслаждение, увеселение, радость и сладость наша Иисусе? Пусть стекутся сюда руки врагов моих, пусть соберут камни со всех четырех концов вселенной, пусть пустят на меня камни как дождь и град, и тучу: всем этим я пренебрег бы, лишь бы увидеть светлое лицо Твое, свет мой Иисусе!
Спросим еще святого апостола Павла, каким ему кажется тот каменный хлеб, любовь ко врагам? В своей апостольской книге он говорит о себе так: «От иудей пятькраты четыредесять разве единыя приях, трищи палицами биен бых, единою каменьми наметан бых» (2Кор. 11:24–25). Поистине, жесток этот хлеб, не вкусны палицы и камни. Что же ты, святый Павел, говоришь под теми палицами, под теми камнями? Послушаем, что он говорит: «Истину глаголю о Христе, не лгу, послушествующей ми совести моей Духом Святым» (Рим. 9:1). Не божись, святый апостол! Мы поверим тебе и без божбы. Скажи же нам, что ты говоришь? «Скорбь ми есть, – говорит, – велия и непрестающая болезнь сердцу моему» (Рим. 9:2). Как же не скорбеть? Ведь бьют палицами, побивают камнями. Нет, говорит, не о том скорблю и болезную, что я побиваем камнями. Так о чем же? О тех самых, которые меня бьют. Я скорблю о том, что они лишаются своего спасения, что они идут в ад; а мне желательнее, чтобы я сам за них пошел в ад, лишь бы только они спаслись: «Молилбыхбося сам аз анафема быти от Христа (то есть, быть отлученным от Христа) по братии моей, иже суть израильтяне» (Рим. 9:3). Внемлем словам Павловым, внемлем его высшей любви к своим врагам: он не ужасается быть отлученным от Христа и пойти в ад, лишь бы преследующие и бьющие его израильтяне не погибли.
Возвысил голос свой немного на святого апостола Павла за это слово святый Иоанн Златоуст, говоря так: «О, Павел! Неужели ты молишься о том, чтобы быть отлученным от Христа любимого, с которым не разлучили тебя ни царство, ни геенна, ни видимое, ни умопостигаемое, ни иное что-либо такое? Что с тобой случилось? Не упал ли ты? Не погубил ли прежнюю любовь?» И снова Златоуст от лица Павла отвечает себе: «Нет, – говорит, – не бойся: я не только не погубил моей прежней любви ко Христу, но еще сильнее проявил ее».
Мы же внемлем тому, что святый Павел, желая быть отлученным за израильтян, своих братьев, неповинно враждовавших против него, преследовавших и бивших его, не погубил любви ко Христу, но сильнее проявил ее, умножил ее; не погубил, но умножил. Ведь он любил их ради любви ко Христу, и притом любил так же, как и Христос возлюбил нас, грешников, – врагов Своих, как пишется об этом: «Составляет Свою любовь в нас Бог, яко еще грешником нам сущым Христос за ны умре» (Рим. 5:8). Христос нас возлюбил так, что не погнушался, не отказался понести проклятие за нас, согласно слову того же апостола: «Христос искупил ны есть от клятвы законныя, быв по нас клятва. Писано бо есть: проклят всяк висяй на древе» (Гал. 3:13). Если же Христос так возлюбил нас, то что удивительного в том, что и Его угодник, святый Петр, из любви к Нему так любит врагов своих, что не страшится даже и отлучение понести за них?
Посмотрим же теперь, во что обратился тот каменный хлеб, то есть, любовь ко врагам, когда святый Павел иудеями был забросан камнями? Что он говорит после того, как терпеливо перенес избиение палицами и камнями, и после того, как проявил такую любовь к бившим его? «Вем человека, восхищенна бывша до третияго небесе: вем такова человека, яко восхищен бысть в рай и слыша неизреченныя глаголы, ихже не леть есть человеку глаголати» (2Кор. 12и след). А что для души человеческой полезнее неба? Что сердцу человеческому слаще рая? Вот мы видим, что палицы и камни для святого Павла превратились в небесную пищу и в райское наслаждение: еще будучи во плоти, он уже познал третье небо, исследовал райские стези, видел то, что «око не виде», слышал то, что «ухо не слыша», и насладился такими сладостями, которые «на сердце человеку не взыдоша».
Тверд хлеб – любовь во врагам, зато очень полезен; жесток, но целителен; не вкусен, но подает душе здравие; горек, но приносит вечную сладость. Любите же врагов ваших.
Не будем вспоминать здесь Авеля, камнем убитого Каином, ибо не знаем, молился ли он об убивавшем его брате; мы только знаем, что кровь его вопияла к Богу, привлекая Бога к отмщению.
Пройдем и мимо Навуфея израильтянина, которому из-за виноградника устроила каменную смерть царица Иезавель, ибо и его кровь была отомщена (3 Пар. 21). Но Моисея обходить не подобает.
Вот мы покушали немного каменного хлеба, пора уже и попить немного. Но что мы начнем пить? Политики (мирской чин) во время кушанья подносят по чарке горького питья, называя его горячим двойным вином; не сладкое питье и я обещал представить на сей духовной трапезе, самую Мерру, из которой не могли пить израильтяне. «Приидоша, – говорится, – в Мерру, и не можаху пити воды от Мерры, горька бо бе: сего ради наречеся имя месту тому горесть» (Исх. 15:23).
Кто хочет соблюсти заповедь Господню о любви ко врагам, тому невозможно не вкусить горечи. Любовь эта не живет без горечи. Кому ведь сладко терпеть досаждения, обиды, поношения, осуждения, хуления и несправедливые обесславливания? Святый Павел скорее мог претерпеть раны, удары и бросание камней, нежели злые слова злых людей, отнимающие у него добрую славу его. «Добрее ми есть, – говорит он, – паче умрети, нежели похвалу мою кто да испразднит» (1Кор. 9:15). Эта горечь хотя и не вкусна, однако же (как и указанный прежде твердый хлеб) для душевного здравия весьма полезна, целительна, и испивается она не иначе, как терпением, ибо истинная любовь, согласно апостольскому слову, должна быть терпеливой. «Любы, – говорит он, – не раздражается, не мыслит зла, не радуется о неправде, радуется же о истине: вся любит, вся терпит», любит и терпит (1Кор. 13и след.). Пусть же терпение будет для нас на трапезе духовной чашей питья горького, но здорового.
Святым Иоанн Лествичник весьма хвалит сию чашу терпения, как очень полезную для здоровья, говоря кому-то из своих; «Приди, поселись с нами и пей каждый час насмешки, как воду живую», и еще: «Пей усердно насмешки от всякого человека, как воду жизни». Он хочет напоить тебя здоровым питием, которым ты очистишься от скверны: тогда глубокая чистота засияет в душе твоей, свет Божий не оскудеет в твоем сердце.
Но кто-либо скажет в мыслях своих: это иноческая чаша, а не наша. Святый Иоанн Лествичник был инок, наставник иноков, иноков же он и потчует той чашей, а не нас; им велит пить ее, а не нам. Думающему так я вместо ответа представлю мирского человека Давида. Он, насытившись духовною трапезою и захотев пить, говорит: «Чашу спасения прииму и имя Господне призову» (Пс. 115:4). Я же, любопытствуя, хочу узнать, какое это питье, и спрашиваю псалтырных толковников: какая это чаша спасения, которую пьет Давид? Они дают двоякое толкование этого стиха.
Первое толкование: святый Давид теми словами пророчески предсказал о чаше страдания Христова, которую Он, исполняя волю Отчую, имел испить за наше спасение и оставить в память этого страдания в чаше Божественных Своих Тайн тело и кровь Свою под видом хлеба и вина.
Другое толкование: святый Давид, как прообразователь страдания Христова, вспоминает свои страдания, которые он, преследуемый своими врагами, и назвал чашей спасения, поелику, претерпевая их, он твердо надеялся получить спасение и достигнуть той чести, чтобы быть праотцем Спасителя.
Ненавидит Саул зятя своего Давида, преследует его и хочет убить. Не малая горечь в том, чтобы терпеть от своего же, от тестя, и терпеть при этом неповинно, а Давид говорит: «Чашу спасения прииму» и выпью. Во чье же имя, Давид святый, ты выпьешь эту чашу свою? Существует предположение некоторых, будто Давид, испивая чашу, смотрел на дно ее и кого видел изображенным на дне чаши, во имя того и пил ее. Изъяснение же такого предположения следующее: чаша есть мир сей со всеми своими временами, прежними, настоящими и будущими. Чаша эта преисполнена горечи, ибо весь «мир во зле лежит» (1Ин. 5:19). Полон он бедствий, скорбей и всяких печалей. Верх той чаши – первые прежнего мира времена, люди и великий закон, дно же чаши – последние времена, люди и новый закон. В древние времена царь Давид был как бы на верху чаши, и когда он в свое время пил долю своих скорбей и бедствий, он смотрел пророческими очами на дно чаши, на последние времена, на то, что будет напоследок, и увидел изображенного Духом Мессию, которого Бог имел послать в последние времена на спасение миру. Смотрит на Него Давид и как бы в зеркале видит будущее, как настоящее; и вот видит, что Он Своими же людьми, иудеями, гоним, несправедливо ненавидим, ведется на убиение, и говорит: это Господь мой; выпью же я свою чашу во имя Его: если Он так пострадает за нас, то неужели я не потерплю бедствий моих во имя Его? «Чашу спасения прийму и имя Господне призову».
Восстал кровный сын на отца, Авессалом на Давида, изгнал его с престола царского и из стольного города Иерусалима. Не довольствуясь этим, он старается еще и жизнь его истребить из среды живущих на земле, и об этом думает с советником своим Ахитофелом. О, как горько сердцу терпеть такое гонение отцу от сына! Давид же говорит: это – чаша спасения; прийму и выпью. Пьет Давид эту чашу, смотрит на дно чаши, на последние времена, и вот видит духовно изображенного Мессию и восстающих против Него, как злые дети против отца и благодетеля своего, книжников и фарисеев, которые, положивши на Него тяжелый крест, гонят из Иерусалима на распятие и жизнь Его приканчивают бесчестной смертью. Видя сие, Давид говорит: это – Господь мой, которому предстоит столько пострадать за всех; неужели же я не выпью во имя Его чаши страданий моих? Выпью: «Чашу спасения прийму и имя Господне призову».
Когда Давид уходил от Авессалома, то некий простой мужик из Иерусалима, по имени Семей, нарочно зашел вперед и начал в лицо бранить его досадными словами, говоря: «Изыди, изыди, мужу крове, мужу беззаконен», а кроме того еще и камни бросал в него. Не малая горечь и в том, чтобы царю израильскому терпеть такие оскорбления от простого мужика, но Давид говорит: это – чаша спасения; если я выпью ее, то спасуся; приму же ее и выпью. Пьет Давид, смотрит на дно чаши, на последние времена, и видит духом грядущее, как настоящее: видит Христа, Спасителя нашего, пригвожденного ко кресту, напояемого оцтом и желчию, а проходящие мимо иерусалимляне насмехаются над Ним, говоря: «Уа, разоряяй церковь, спасися Сам» и прочее (Мф. 15:29–30). Видя сие, Давид говорит: это – Господь мой, которому предстоит пострадать за спасение всего мира; выпью же и я во имя Его чашу страданий моих: «Чашу спасения прииму и имя Господне призову».
Некто из слуг Давидовых, видя такое бесчестие, творимое Семеем царю, сказал: «Зачем сей мертвый пес проклинает господина моего царя? Пойду, отниму ему голову». Но Давид запретил, говоря: «Оставь его, пусть проклинает», – выражая этим как бы следующее: не мешай мне испить чашу спасения: как я начал ее, так пусть и кончу, опустошу во имя Господне до основания.
Мы же обратим внимание на то, что Давид, будучи мирянином, а не иноком, царем, а не простолюдином, испивал чашу терпения, чашу досад, чашу поруганий, чашу гонений, чашу бедствий и скорбей, чашу, поистине приносящую спасение, как свидетельствует и Евангелие, говоря: «Претерпевый до конца, той спасется» (Мф. 24:13).
Поистине, горька эта чаша терпения, зато целебна. Она, как и полынь, на вкус горька, а желудку приносит здоровье.
Некогда пророк Исайя увидел «Господа Саваофа на престоле высоце и превознесение и серафимы окрест» и слышал, как Он говорил: «Кого послю и кто пойдет К люд ем сим (израильтянам) ?» Дерзнул святый Исайя и сказал: «Се аз, поели мя; и рече к нему Господь: иди и рцы людем сим: ушима услышите, и не уразумеете» и прочее (Ис. 6:8–9). Пошел святый Исайя, посланный Богом к людям израильским. Смотрю на него и вижу, что он в руке своей несет чашу с каким-то питьем. Мне кажется, что это Бог пожаловал к людям Своим израильским и послал им от обеда Своего чашу какого-то прекрасного питья в знак милости Своей. Пришел Исайя с той чашей сначала в страну Завулонскую и Неффалимскую и воззвал, говоря: «Сие ты прежде испий скоро, страно Завулоня и земле Неффалимля» (Ис. 9:1).
Любопытство меня влечет, и я хочу знать, какое это питье, которым пророк Божий потчует от Бога людей Божиих.
Смотрю я на конец восьмой главы, как на верх чаши, и жду, что это будет или мед сладкий, или рейнское прекрасное, или «ссект», или «петерцамент», или что-либо иное драгоценное. Но вот я вижу противоположное, вижу некую самую ужасную полынную горечь, ибо пишется так: «Се теснота и тьма, и печаль, и туга, и сумрак, якоже не видети» (Ис. 8:22). Сие прежде скоро испей, страна Завулонская и земля Неффалимская! Благодарю тебя, святый пророк, за то, чем ты жалуешь; ты велишь пить «тесноту, тьму, печаль, тугу, сумрак, якоже не видети».
Какая же сила этого питья? В чем тайна этих слов? Посмотрим на дно и внемлем тому, что после сего говорит пророк: «Людие живущий во стране и сени смертней, свет просветится на вы; изведу вы в веселие, и возвеселитеся, яко радующися в жатву и яко разделяющий корысть» (Ис. 9:2–3). Посмотрим на силу горького полынного питья. Будете пить, говорит, тьму, а увидите свет; будете пить печаль, а найдете веселие; будете пить тугу, а получите радость; будете пить тесноту, а окажетесь в просторе; будете пить горечь, а наполнитесь сладостью: со слезами посеете, но с радостью пожнете плоды рук своих.
Нет времени истолковать исторически эти пророческие слова, духовно же они вкратце изъясняются так: чаша бедствий и скорбей, которую Божиим попущением наполняют нам недруги наши и велят ее пить, – горька; но если мы выпьем ее ради любви к Богу терпеливо и любя врагов наших, то она превратится для нас в вечную сладость и принесет душам нашим вечное здравие. Итак, будем любить врагов наших и терпеть от них.
Когда люди израильские не могли пить горькой Мерры и начали роптать на Моисея, тогда Господь показал ему какое-то дерево. Он положил его в воду, и вода сделалась сладкой.
Меррою и я, грешный, потчую любовь вашу и опасаюсь, чтобы кто не стал роптать на меня. Положим же и мы дерево в нашу Мерру, чтобы она сделалась сладкой.
Какое то было дерево, которое Господь показал Моисею и которое сделало Меррские воды сладкими? Толкователи Божественного Писания, много исследовавши, определенно не узнали сего. Однако же есть некоторые, которые говорят, что есть какое-то дерево, называющееся «адельфа», которое по природе своей очень горько. Это-то горькое дерево повелел Господь Моисею положить в горькие воды, чтобы проявить большее чудо, ибо даже горьким деревом Он усладил горькие воды.
Мы же вместе со святыми отцами Григорием Нисским, Феодоритом и прочими скажем, что то дерево, усладившее Меррские воды, было прообразом древа крестного. Сладкое ли, горькое ли было Моисеево дерево, мы не знаем. Но то мы твердо знаем, что древо крестное горько; оно напоило Господа нашего желчию и причинило Ему горькую смерть, но зато нашу горечь оно превратило в сладость и привело нас от горькой вечной смерти к сладкой вечной жизни. Итак, пусть это крестное древо послужит услаждением нашей Мерры. Когда мы нашими недугами будем опечалены и обижены словом или делом, то будем смотреть на крест и на распятого на нем Господа, который вместо надлежавшей Ему радости претерпел крест и, не радея о позоре, «нам оставль образ, да последуем стопам Его».
Христос Спаситель испил на кресте горькую чашу – оцт с желчью и даже самую смерть. За чье здоровье? За здравие врагов Своих, то есть, грешников: «Грешником нам сущим Христос за ны умре» (Рим. 5:8). Как же Он испил? Терпеливо, согласно повествованию святого Петра: «Укаряемый противу не укаряше, стражда не прещаше» (1Пет. 2:23). Но Он не только «противу не укаряше», но и молился об убивающих Его: «Отче, отпусти им» (Лк. 23:34). О, незлобие незлобивого Агнца Божия! Мы не можем стерпеть и одного какого-либо досадного слова и в ответ на них много слов говорим, а Господь наш, слышавши очень много укоризненных слов, не сказал ни одного противного слова, но был «яко агнец прямо стригущему его безгласен».
Мы не сносим и малой какой-либо вещи от ненавидящих нас, а Господь наш и раны бесчисленные понес на теле Своем, и не было целости в Нем с ног до головы.
Мы не стерпим и одного какого-либо опечаливания от преследующих нас, а Господь наш претерпел даже самую ужасную крестную смерть. Вот как много пострадал Он из любви к нам, а мы ничего не страдаем из любви к Нему. О, нетерпение наше! О, неусладимая горечь! Сбывается на нас евангельское слово: «За умножение беззакония изсякнет любы многих» (Мф. 24:12).
Господь наш нелицемерно возлюбил врагов, как сказано, а мы не очень любим и друзей наших, относящихся приязненно к нам; мы больше лицемерно любим их, нежели на самом деле, а недругов наших мы и не помышляем когда-либо любить. Господь же наш громче трубы взывает к нам в Евангелии: «Любите враги ваша, благословите кленущыя вы, добро творите ненавидящым вас и молитеся за творящих вам напасть и изгоняющих вы: яко да будете сынове Отца вашего, иже есть на небесех» (Мф. 5:44–45).
Но пора уже и кончить сию нашу духовную трапезу; сотворим благодарение.
Благодарим Тебя, Христе Боже наш, что Ты насытил нас хлебом духовным и питьем духовным слова Твоего, не лиши нас и небесного Твоего царства, где совершается тот преславный обед, о котором пишется: «Блажен, иже снесть обед в царствии Божий» (Лк. 14:15). Дай нам, чтобы слова Твои проявились в нас самим делом, чтобы в сердцах наших была как к близким, так и ко врагам нашим нелицемерная любовь, как кровь здоровая, умножающаяся; особенно же услади сердца наши Твоею любовию, сладчайший Иисусе!
Любовь же наша пусть не осудит, но простит, если на этой трапезе духовной было что-либо неугодное. Аминь.
Источник: https://azbyka.ru/otechnik/Dmitrij_Rostovskij/pouchenija-i-propovedi/3_8
(29)